Отрывок из статьи в журнале «Эксперт»
После развала Советского Союза Россия довольно долгое время верила, что в связи с коллапсом коммунизма и ее переходом в лагерь капиталистических стран противостояние с Западом закончено раз и навсегда. Белозубо улыбаясь, Запад настаивал на постепенной сдаче Россией своих активов и превращении в «нормальное европейское государство», возможно путем дальнейшего разделения на части (ЦРУ до сих пор ежегодно выпускает прогнозы о распаде России на шесть частей).
Бандитская, коррумпированная, трещащая по швам и одну за другой сдававшая свои карты страна периода президентства Бориса Ельцина очень нравилась Западу, в то время у него не вызывали вопросов ни несоблюдение прав человека, ни воровство чиновников. Проблемы начались, когда к 2002 году стало ясно, что Россия перестала разваливаться, наоборот, она начинает постепенно собираться (через два года после прихода к власти Владимира Путина мы отказались интегрироваться в ЕС частями). С этого момента Запад перестал с нами заигрывать и вернулся к старому испытанному способу идеологического давления.
Поскольку левая идея была практически выжжена на всей постсоветской территории, подозревать Россию в приверженности коммунизму было невозможно (хотя британский еженедельник Economist неоднократно пытался проводить и эту мысль), поэтому основой для идеологического наезда стал «уровень демократии». Другое объяснение опасности, которую начинает представлять собой Россия, было сформулировано как ее стремление к возрождению империи.
Собственно, эти новые основания вместо борьбы с коммунистической угрозой были взяты США как универсальный принцип для вмешательства во внутренние дела государств, не вписывающихся в их картину мира. Вторжение в Ирак, развал Ливии, попытка разрушить Сирию, сопровождающиеся демонизацией их легитимных режимов, показывают, что подобная модель поведения практикуется Штатами в отношении разных стран. Однако в отношении России мы сегодня наблюдаем совершенно особый феномен — стихийную мобилизацию. Многие специалисты-международники (как российские, так и западные) подчеркивают, что наблюдаемая ныне медиакампания по демонизации России в целом и Владимира Путина в частности не могла быть организована искусственным образом, централизованно. Запад просто не так устроен. В самый разгар холодной войны не случалось подобного. То, что мы наблюдаем, — это сложный комплекс факторов.
Во-первых, ельцинская Россия на Западе на самом деле воспринималась, в том числе молодыми политологами и журналистами, как прорыв к свободе. Гораздо более сложная суть процесса со всеми его плюсами и минусами игнорировалась. Многое из того, за что сегодня критикуют Россию, существовало, и в еще больших масштабах, при Ельцине, но тогда это игнорировалось (затенялось революционной романтикой, воспринималось как неизбежные издержки и т. п.). Произошедшее же при Путине восстановление государственности и самостоятельности воспринимается исключительно через призму отказа от прежнего курса, несмотря на то что, во-первых, курс во многом сохраняет преемственность (например, в экономике), а во-вторых, негативные аспекты сегодняшней России коренятся именно в 1990-х.
То есть, примерно как в случае обвинения России в американских же и европейских ошибках, мы снова имеем парадоксальную ситуацию, когда Россию критикуют не за то, какая она, а за собственные иллюзии и разочарования, за то, что она делала, когда все ее хвалили. Понятно, что сегодняшняя Россия совсем не идеальна. Однако ее уж точно нельзя назвать чем-то радикально выпадающим из ряда современных государств, развивающихся и развитых. Где-то получше, где-то похуже, но совершенно ничего выдающегося. Россия просто становится самой собой, со своими достоинствами и недостатками. Масштаб же критики совершенно неадекватен, и во многом это указывает на иррациональные причины медиаистерии.
Отчасти эта истерия подпитывается тем, что сегодня во многих западных медиа Россию курируют те самые журналисты, что работали здесь в 1990-е. Они не только смотрят на Россию через призму своего специфического опыта, но и укрепляются в своем мнении благодаря сетям контактов, сформировавшихся опять-таки в 1990-е. Происходит своего рода взаимоусиление внутренней и внешней критики.
Другой фактор — наше восстановление. Сколь бы мы ни казались себе слабыми, мы все равно остаемся одним из ведущих игроков, и наше выпадение из-под влияния Запада чрезвычайно его беспокоит, потому как еще вчера казалось, что мы навсегда под контролем. К тому же Запад и сам не слишком силен. Размывание его военно-политического и экономического лидерства идет очень быстро, и в этих условиях, даже если риски напрямую не связаны с Россией, мы оказываемся самой удобной мишенью для вымещения на нас своих страхов, будь то рост Китая, демографические проблемы, проблемы с мигрантами или общее ухудшение экономики. Западу есть что терять (США — гегемонию, Европе — весьма комфортное существование), поэтому наша самостоятельность пугает.
Правда, стремясь пользоваться старыми идеологическими клише для оказания на Россию давления, Запад все время говорит о существовании у нас с ним неких разных ценностей. Никто не конкретизирует, в чем же эта разница, поскольку на самом деле там и сами не понимают и не верят в нее, а просто не могут использовать старые формулировки про коммунизм. Мы же в течение уже долгого времени находимся в определенном ступоре, пытаясь серьезно отнестись к западной критике, и ищем в ней смысл. Наше недоумение связано с тем, что вроде мы отказались от коммунизма и тоже стали капиталистической страной, вроде бы с теми же базовыми ценностями, что и Запад. А нами все равно недовольны, нам все равно говорят, что ценности другие.
Нас так упорно в этом убеждают, что страна в самом деле всерьез начинает задумываться: каковы же действительно наши ценности и чем они отличаются от западных? В результате мы, очевидно, додумаемся и сформулируем, что даст нам стержень, — а это в точности противоположно тому, чего хотел Запад, систематически поливая нас грязью.
Источник:
Статья «Нафталиновое противостояние», журнал «Эксперт», №8 (887) от 15 февраля 2014 г.
Запись сделана 25/02/2014
