Текст Егора Холмогорова
Взято из «Живого журнала» Егора Холмогорова
Почему-то вспомнил, что моей первой и единственной ролью в театре была роль погорельца. Когда мне было лет
Тезис первый. Горячее лето 2010 ставит крест на политическом дискурсе «модернизации», как он существовал последние годы — то есть о модернизации как форме обзаведения каким-то количеством красивых и стильных хайтековских гаджетов. Нельзя сказать, что модернизация стране не требуется. Наоборот — она очень даже требуется в том простом и примитивном смысле, что страна за годы демократизации и приватизации откатилась на уровень технологической и инфраструктурной архаики, по сути — выпала из модерна. Большинство достижений последнего времени — это чисто визуальные, дизайнерские достижения, которые были бы чудо как хороши на плоти того индустриального модерна, который был создан Сталиным и его зэками. Но как замена этому модерну они совершенно не годятся. После катастрофы, а уже сейчас очевидно, что речь идет о катастрофе — по крайней мере на психологическом уровне, катастрофе настолько серьезной, что на её фоне даже антиправительственное нытье почти стихло (ну просто оно неприлично — не тот масштаб), будет востребован совершенно другой формат разговора о модернизации — как сделать так, чтобы Россия структурно не скатилась в каменный век. Потому как в каменном веке с Айфоном долго не пробегаешь. России инфраструктурно придется вернуться в модерн, если она хочет выжить. Нам придется достроить полуразрушившийся фундамент нашего общества, поскольку иначе все верхние этажи просто разрушатся.
Тезис второй. Сложившаяся ситуация еще раз напоминает нам о цивилизационном различии России и Запада и о том, что вестернизация — нелепа и бесполезна на глубинном, экологическом уровне. Западная цивилизация — это цивилизация камня и моря. Она отталкивалась в своем развитии от этих двух факторов. Русская цивилизация — это цивилизация леса и рек.
Позволю на эту тему небольшую автоцитату.
«Наконец, на рубеже мезолита и новокаменного века — неолита мы можем с уверенностью говорить о том, что человек на территории России и Европы прочно подружился с деревом. Оно стало служить не только для орудий, но и для строительства, на озерах и реках Европы, а затем и на Севере России и Урале появляются „свайные постройки“, бревенчатые дома, стоящие на вбитых в дно рек и озер сваях, или на деревянных настилах поверх торфяных болот, как на горбуновских торфяниках на Урале.
Этот технологический прорыв также имел для будущей истории России огромное, судьбоносное значение. Исторические успехы русских были бы просто невозможны без использования дешевого и легкодоступного строительного материала — дерева. Из дерева строили крепостные стены и накаты крепостных валов, церкви и терема, избы и хозяйственные постройки. Всюду, где было дерево, русский человек чувствовал себя прочно и в своей тарелке, достигая исключительного искусства в деревянном зодчестве.
Но дерево предопределяло в течение столетий и пространственную подвижность русских, легкость в переселении с места на место. Дом из камня, характерный для Европы, тянет к земле, привязывает, заставляет держаться его любой ценой, вынуждает к прочной оседлости. Дом из дерева придает и состоящим из таких домов городам силу и гибкость леса. Сгорел он — за один день можно всем миром поставить новый, — сгорел город, как десятки раз горела Москва, проходит год-другой и вот он уже вырос прежний. Переселишься за сотни километров со своим нехитрым скарбом — и вот уже на новом месте стоит изба не хуже прежней. Шок Наполеона, столкнувшегося с тем, что русские оставили и сожгли Москву был шоком человека, который вырос в среде каменного градостроительства и не понимал логики и инстинктов нации, которая столетиями жила в деревянных домах. Лишь в ХХ веке кирпичный и бетонный дом начал по настоящему привязывать русского человека к одному месту и еще неизвестно, что из этого выйдет».
Когда русским нужно было свободное пространство — мы валили лес, когда нужна была стена — мы его сажали. Наша социоэкосистема зависит именно от дерева и его температуры и реки и её полноводности. Мы думали, что в ХХ веке выскочили из этой ниши, спрятавшись от леса за цементом и бетоном. Ан нет, жареный петух клюнул нас за филейные части.
Вестернизация — это не просто обезьянничание по принципу «как у них», а следование другой модели адаптации в совершенно неподходящей для нее среде. Поэтому еще раз — русские — это люди, которые живут в лесу, передвигаются по рекам, отняли у кочевников степь и посеяли там хлеб, разрезав эту степь лесозащитными полосами. Любая модернизация должна вести к лучшей адаптации в нашей экологической нише, более совершенному следованию коду нашей цивилизации, а не наоборот.
Тезис третий. Засуха, приведшая уже к колоссальному неурожаю, так поразительно совпала с прогнозами на занятие Россией лидерских позиций на мировом рынке зерна, что начинаешь верить в шнягу о климатическом оружии. Теперь на год, а может быть на несколько лет Россия окажется не только не экспортером. но и в зависимости от зернового импорта. Наверняка, будут попытки использовать и это как инструмент давления.
Тезис четвертый. Мне очень не понравилось то, с какой резвостью наша православная общественность набросилась с критикой на всех, кто сказал, что засуха — это кара Господня за грехи. Всевозможные капитуляции перед современным гуманистическим дискурсом сегодня настолько уже в моде, что на любого, кто повторяет тезисы традиционного православного учения об общих бедствиях набрасываются как на врага народа. Подобное отстранение от тезиса о Божьей каре плохо потому, что является, по сути, уклонением пастырей от долга увещевать пасомых оставить зло и сложением, так сказать, мистической ответственности. Мол, раз это не божья кара, а просто погодное явление, то и отмолить мы не можем, даже если будем стараться.
Поэтому хотелось бы еще раз напомнить слова св. Василия Великого, с которым в авторитетности истолкования христианского вероучения не может поспорить ни один современный интерпретатор:
А голод, засухи, дожди суть общие какие-то язвы для целых городов и народов которыми наказывается зло, преступившее меру. Посему, как врач хотя производить в теле труды и страдания, однако же благодетелен потому что борется с болезнию, а не с больным; так благ и Бог Который частными наказаниями устрояет спасение целого. Ты не ставишь в вину врачу, что он иное в теле режет другое прижигает а другое совершенно отнимает; напротив того даешь ему деньги, называешь его спасителем; потому что остановил болезнь в небольшой части тела, пока страдание не разлилось во всем теле. А когда видишь, что от землетрясения обрушился на жителей город, или что на море с людьми разбился корабль; не боишься подвигнуть хульный язык на истинного Врача и Спасителя. Но тебе надлежало разуметь, что в болезнях умеренных и излечимых люди получают пользу от одного об них попечения; а когда оказывается, что страдание не уступает врачебным средствам тогда необходимым делается отделение поврежденного, чтоб болезнь, распространясь на соприкосновенные с ним места, не перешла в главные члены. Посему как в резании и прижигании не виновен врач а виновна болезнь; так и истребления городов имея началом чрезмерность грехов освобождают Бога от всякой укоризны...
Поэтому болезни в городах и народах сухость в воздух безплодие земли, и бедствия встречающиеся с каждым в жизни, пресекают возрастание греха. И всякое зло такого рода посылается от Бога, чтоб предотвратить порождение истинных зол. Ибо и телесные страдания в внешние бедствия измышлены к обузданию греха. Итак Бог истребляет зло, а не от Бога зло. И врач истребляет болезнь, а не влагает ее в тело. Разрушения же городов землетрясения, наводнения, гибель воинств кораблекрушения, всякое истребление многих людей, случающееся от земли, или моря, или воздуха, или огня, или какой бы то ни было причины, бывают для того, чтоб уцеломудрить оставшихся; потому что Бог всенародные пороки уцеломудривает всенародными казнями. Посему в собственном смысли зло, то есть, грех — это зло, наиболее достойное сего наименования, зависит от нашего произволения; потому что в нашей воле — или удержаться от порока, или быть порочным. А из прочих зол иные как подвиги, бывают нужны к показанию мужества, например Иову лишение детей, истребление всего богатства в одно мгновение времени и поражение гнойными струпами; а иныя посылаются, как врачевство от грехов, например, Давиду домашний позор служит наказанием за беззаконное вожделение. И еще знаем страшные казни другого рода, насылаемые праведным судом Божиим чтоб поползновенных на грех соделать целомудренными. Например Дафан и Авирон были пожраны землею в разверстыя под ними бездны и пропасти. Ибо здесь таковым родом наказания не сами они приводились к исправление (возможно ли это для сошедших во ад), но примером своим сделали целомудренными прочих. Так и Фараон потоплен был со всем войском. Так истреблены и прежние жители Палестины.
Так что давайте подумаем, возрастание какого зла соизволил пресечь Господь, столь сурово обрушившись на нашу страну этим летом? Вместе подумаем. У меня есть своя версия, я её даже частично обозначил, но никому не хочу навязывать.
Тезис пятый. На самом деле, от происшедшего уже есть определенная польза, а именно ощущение Общей Беды. У нас давно не было этого ощущения. Вся беда была частная. Чужая. Либо нервотрепная трагедия, вроде Курска, когда ты не можешь ничем помочь, и можешь только злиться и ненавидеть начальство. Сейчас у людей есть возможность взять в руки лопату — если они близко к огню, или хотя бы перевести деньги или привезти вещи погорельцам. Происходящее — беда, которая не только на государстве или чужом дяде, но и на тебе. Господь в довольно мягкой (не землетрясение все-таки и не чума) форме поставил нас на край и подтолкнул прижаться друг к другу чуть сильнее...
Запись сделана 04/08/2010
