Мало просто сказать, что это запрещено...
На сайте «Киевская Русь» встретил замечательный текст — «Мы живем в эпоху Отцов», интервью с епископом Диоклийским Каллистом. Считаю нужным сохранить его в своей записной книжке.
* * * * *
Однажды летним днем 1952 года молодой юноша-англичанин Тимоти Уэр оказался рядом с православной церковью в центре Лондона и заглянул внутрь. Храм был почти пустой, но через некоторое время «первое впечатление отсутствия сменилось поразительным ощущением присутствия». Много лет спустя в статье о своем пути в Церковь владыка Каллист напишет: «Я почувствовал, что церковь вовсе не пуста, напротив, со всех сторон меня окружало бесчисленное множество молящихся. Я интуитивно осознавал, что мы, видимое собрание, — часть намного большего целого и, когда мы молимся, участвуем в действе, намного превосходящем наши молитвы — во всеобщем, всеохватном празднестве, в котором соединяются время и вечность, мир дольний и мир горний… На той всенощной служили на церковнославянском языке, так что умом я не понял ни слова. И тем не менее, выйдя из храма, я сказал себе с полной убежденностью: „Вот откуда я родом; я вернулся домой“». Примерно через шесть лет после той первой встречи юноша принял Православие.
Сейчас епископ Диоклийский Каллист (Уэр) широко известен православному миру как талантливый богослов, автор ряда научных и популярных книг о Православии, выходящих массовыми тиражами на многих языках, в том числе на украинском и русском. Владыка принадлежит Константинопольскому патриархату, преподает в Оксфорде. В Киеве владыка побывал осенью 2003 года как участник Международной научно-богословской конференции «Пути просвещения и свидетели правды», проходившей в Киево-Печерской Лавре. Там же состоялась и наша беседа.
— Ваше Преосвященство, какое место в жизни мирян должно занимать богословие? Многие миряне боятся богословия, особенно у нас, в Украине и России, считая, что богословие — не для них.
— Со времен ранней Церкви, древних Отцов до нашего времени произошла большая перемена в понимании богословия. В ранней Церкви назначением богословия было опровержение ересей. В споры, например, арианские в четвертом веке и более поздние, как конфликт между свт. Кириллом Александрийским и Несторием в пятом веке, — в такие споры была вовлечена вся Церковь, весь церковный народ. Конечно, не каждый понимал все тонкости использовавшейся аргументации, но, несмотря на это, во времена древней Церкви в борьбе участвовал весь народ Божий. Теперь богословие стало чем-то более узким, доступным только специалистам. И мы должны стараться вернуться к ситуации, когда в богословии участвует весь народ Божий. Конечно, это требует больших усилий в деле наставления и образования, но мы не должны бояться богословия. Бог дал нам мыслящий разум. Бог дал нам и большее, чем просто разум, — способность духовного рассуждения, и мы должны в полноте использовать этот дар. Это так же необходимо сегодня, как и раньше. Мы не должны считать, будто бы творческая эпоха христианской мысли завершена. Мы живем в эпоху Отцов. Патристический век для православных никогда не завершится.
— Каково место мирян — народа Божия — в Церкви?
— Прежде всего мы можем сказать, что миряне, если хотите, — хранители Священного Предания. Это, например, было подтверждено в письме четырех Восточных патриархов римскому папе в 1848 г. Они сказали, что для нас, православных, никогда не может быть новшеств в вопросах веры, потому что веру охраняет сам laos, народ Божий. Таким же было кредо Алексея Хомякова, который это подтвердил. Итак, мы можем сказать, что все люди в силу крещения, в силу принятия таинства святого Миропомазания суть хранители Предания. Конечно, епископы ответственны за это в первую очередь, более чем все церковные учители, потому что епископы получили в таинстве рукоположения особый дар от Бога. Но это не значит, что роль мирян почти полностью пассивна, потому что когда епископ проповедует, он обращается к тем, кто крещен, кто принял печать Духа Святого в Миропомазании и кто, поэтому, поставлен оценивать то, что говорит епископ.
И в то же время я полагаю, что мы должны уделять важное место и проповеди богословов-мирян. Не думайте, что только епископам и клирикам положено учить и преподавать богословие. Это задача также и мирян. Это касается не только различных уровней образования, широко доступного для мирян, — важно думать, что никто в Церкви не является просто пассивным. Мы не разделяем Церковь на церковь учащую и учимую. Мы можем сказать: все в действительности ответственны за то, что говорится. Епископ имеет особую благодать от Бога, но вера вручена всему Телу Церкви.
— В чем различие и что общего между богословием и духовной жизнью?
— Мы не можем провести четкого различия между богословием и духовной жизнью. Во время моего визита в Киев я не однажды цитировал хорошо известное изречение Евагрия Понтийского: богослов тот, кто истинно молится, и если ты молишься истинно, то ты богослов. Сегодня легко сказать, что в древности слово «богословие» использовалось в ином значении, чем сейчас. Но этот ответ недостаточен, потому что мы призваны открыть отеческое видение богословия, — богословия, которое не является специализированной отраслью церковной науки, но касается повседневной жизни христиан. Таким образом, богословие и молитва, богословие и духовность идут рука об руку. Всякое истинное богословие есть богословие сакраментальное, литургическое и мистическое. Здесь я бы не хотел проводить никакого различия между богословием как чем-то научным и духовностью как чем-то популярным. Мы не должны делать такого разделения. Наше богословие должно быть молитвенным, а наша молитва должна быть богословской.
— Какой была задача богословия в ушедшем веке, и в чем его задача сегодня?
— Об этом можно говорить очень долго. У меня нет особых полномочий рассуждать об этом, но я считаю, что в XX веке главной задачей богословия была экклезиология: что есть Церковь? И я думаю, что задачей богословия в XXI веке станет антропология: что есть человек? Вопрос о том, что такое Церковь, был задан Православию дважды. Во-первых, в XX веке в России был печальный конец ситуации с «государственной церковью», что привело к большевистской революции. И это повлияло на таких людей, как о. Николай Афанасьев: когда молодой человек оказался в эмиграции, он понял, что Церковь всегда утверждает одно: что она — не национальное учреждение, не связана с политической или образовательной системой государства. Если Церковь потеряет все в смысле богатства и силы, то что останется? Он отвечал так: прежде всего, остается Божественная литургия. Уникальное назначение Церкви — совершать святую Евхаристию. Церковь — евхаристический организм, который обращается к реальности только в совершении Божественного таинства.
И этот акцент на Церкви, понимание того, что следует говорить, пришло тогда, когда Церковь перестала быть государственным учреждением. Не только в России, но, конечно, во всех странах, которые после 1945 г. оказались под коммунистическим режимом, когда Церковь лишили собственности и она потеряла свою позицию в жизни нации, встал тот же вопрос. Даже в такой стране, как Греция, Константино-Юстиниановская симфония стала хрупкой. В прошлом люди называли себя православными, потому что они были русскими или греками, это происходило автоматически. Но в будущем люди будут православными христианами только через личное обращение. И так должно быть, я считаю. Только через личное обращение, а не в силу национальности можно стать христианином и православным. Итак, это я считаю первым событием, которое в XX веке привело к постановке вопроса о том, что такое Церковь. Мы не можем больше рассуждать о Церкви в политических или национальных терминах.
И, конечно, в XX веке на Западе, так же как и в православных странах, возросли контакты между православными и западными христианами. Так или иначе, многие православные оказались вовлечены в различные движения за христианское единство. И это снова побудило православных задать себе вопрос: что есть Церковь? Какое объяснение мы как православные можем предложить западным христианам? Что отличает нашу православную традицию от римско-католической или протестантской? И богословы, как о. Георгий Флоровский, стали рассуждать о церковном собрании благодаря участию в движении за христианское единство. Итак, мне кажется, это было центральной темой православного богословия в XX веке.
Это, конечно, очень неполная картина, в XX веке в богословии происходило и многое другое, например, открытие заново наследия свт. Григория Паламы и исихазма, вхождение в Добротолюбие — это другое течение, которое можно назвать исихастским возрождением второй половины XX века; оно привлекло таких людей, как Владимир Лосский, и заинтересовало таких, как о. Георгий Флоровский, а в греческой традиции — о. Иоанн Романидис, в румынской — о. Думитру Станилоае. Это только начало ответа на вопрос о задаче богословия в XX веке.
Что можно сказать о новом, XXI веке? Я не пророк и не провидец, но, на мой взгляд, вопрос о том, что такое Церковь, сохранит свое значение. В то же время мы все чаще и чаще задаем вопрос: что такое человек? В силу ряда причин этот вопрос становится для нас очень важным. Например, проблема биоэтики и генной инженерии. Встают новые вопросы, которые оказались возможными в силу новых медицинских исследований, которых никто не мог представить себе в прошлом, и мы, православные, должны иметь точный ответ, мы должны представить убедительные доводы для обоснования, почему мы считаем многое из того, что сейчас разрабатывается, неприемлемым для христианского сознания. И если нам нужно дать обоснованный ответ, мы должны углубить свое учение о человеческой природе.
Кроме того, мы встречаемся, преимущественно на Западе, с революцией в области половой этики. Во времена моего детства люди, которые не были практикующими христианами, все равно не допускали половых отношений вне брака и не одобряли гомосексуальных союзов. И если мы, православные, хотим убедительно ответить на подобного рода вопросы, то мало просто сказать, что это запрещено. Мы должны объяснить почему. Мы должны представить причины, основанные на канонах, разумеется, но мы должны идти и дальше, предлагая аргументы, основанные на нашем понимании человеческой природы.
Еще одна проблема сегодня важна: экологический кризис. Ведь это кризис не окружающей среды и не внешнего мира, но кризис самого человека. Мы утеряли правильное понимание нашего отношения ко всему тварному миру. Потому я вижу проблему так называемого «экологического кризиса», или «кризиса окружающей среды» в первую очередь не как проблему «неправильной технологии». На научном уровне мы знаем, что нужно сделать, у нас нет недостатка в научном знании, но мы не делаем это, и на самом деле проблема, я думаю, кроется в понимании того, кем должен быть человек. Если мы беспощадно, разрушительным образом обращаемся с окружающим миром, то это потому, что что-то не в порядке с нашей верой, с нашим пониманием того, что такое человек. Потому, повторюсь, я вижу экологический кризис в первую очередь как следствие утраты правильного восприятия человеческой личности, потери понимания того, что мы, люди — распорядители и священники творения и ответственны перед Богом за все, что мы делаем с тварным миром.
Итак, я думаю, подлинный ответ на экологические вопросы лежит в восстановленном видении человеческой личности. В этом я вижу некоторые причины того, почему антропология станет очень важной в новом веке. Сегодня мы не можем авторитарно заявлять, что таково, мол, христианское учение; мы должны обосновать свои аргументы. Если мы представим причины, мир станет прислушиваться к нам. И потому мы должны углублять собственное понимание нашей традиции. Я не так хорошо знаю антропологию, чтобы видеть обоснования для новых формулировок, но я вижу основания для обновления нашего понимания того, что мы уже сформулировали.
— Вы назвали экклезиологию ключевым вопросом богословия в XX веке и антропологию — главной задачей сегодня. Не кажется ли вам, что существует очень тесное взаимоотношение между пониманием человека как «иконы», образа Пресвятой Троицы, который сотворен для жизни с Богом, нашим Творцом, и идеей того, что Бог дает нам Церковь, чтобы здесь, в этом мире проложить путь ко спасению?
— Да, я так считаю. Мы можем рассмотреть это с двух точек зрения. Первая исходит из антропологии: что такое человек? Единственное самое важное явление в бытии человека есть то, что он создан по образу и подобию Божию. Мы не можем понять человека, не принимая во внимание Бога. С христианской точки зрения, невозможно выстроить учение о «природном человеке» без Бога, и потом добавить, в виде приложения, нечто об отношении человека к области божественного. Мы должны исходить из факта, что наши отношения с Богом обусловлены нашей человеческой природой. Мы можем понять личность только в терминах этих отношений. Человек без Бога — на самом деле не «природная», а неестественная ситуация. Так что в самом начале нашего разговора о том, что такое человек, мы должны сказать, что «образ Божий» означает, прежде всего, образ Христов — и здесь начинается христология, а антропология на самом деле есть часть христологии. Без Христа мы не можем понять нашей жизни.
И, опять-таки, образ Божий означает образ Святой Троицы. В Троице, Которая есть таинство взаимной любви, мы находим основания для социального понимания человека. Итак, одновременно антропология затрагивает фундаментальные вопросы триадологии и христологии, которые всегда присутствуют и в учении о Церкви. Это значит, что мы не только можем, но и должны развивать православное понимание человека и общества, человеческой личности по отношению к народу. Все это входит в христианское учение о человеке. Нам необходимо новое развитие христианского социального учения в свете христологии и троичного богословия. В этом контексте вопрос о человеке становится частным вопросом роли Церкви в обществе, ее социального свидетельства. Но если мы обратимся к Церкви, то поймем, что на самом деле, как вы сказали, нет разделения между антропологией и экклезиологией.
Что значит быть человеком по образу и подобию Божию? Человеческую личность мы можем понять только в Церкви. Только в Церкви мы становимся действительно собой. Церковь — это евхаристическое общество. Но это не значит, что мы должны свести Церковь лишь к культу. Мы должны видеть, как Евхаристия встраивается в наше социальное служение. Николай Федоров однажды сказал: «Наша социальная программа — это догмат о Троице». Но и мы можем соответственно сказать: наша социальная программа основана на Божественной литургии. Это значит, что Евхаристия как причастие Телу и Крови Христовым может стать живительным источником всех наших действий. Таким образом, видно, как антропология (что такое человек?) ведет нас к Церкви и Евхаристии, и, опять-таки, из понимания Евхаристии мы приходим к вопросу о социальном свидетельстве. Наш ответ на вопросы экклезиологии должен включать в себя и все вопросы антропологии.
Церковь не существует просто для себя. Мы не должны смотреть на Церковь по-сектантски. Церковь существует для мира. И потому мы должны быть заинтересованы в церковном влиянии на общество как целое. На соборе Русской Церкви в 2000 г. был принят длинный документ о социальном учении Церкви. Среди всех Православных Церквей это первый случай принятия подобного документа на высоком официальном уровне. Однако это только начало. Мы должны идти намного дальше. На этом пути, я думаю, евхаристическая экклезиология и обновленное понимание человеческой личности будут соединены вместе и приведут к практическим результатам в нашем социальном свидетельстве и служении. Потому что недостаточно одного свидетельства без действий.
— Нужен ли нам новый диалог между Православными Церквами, в частности, между Греческой и славянскими? Сегодня мы видим, что Православие в мире разделено на две эти группы и взаимное понимание между ними достигается все тяжелее и тяжелее. Некоторые Церкви хотели бы видеть себя самодостаточными (вспомним идею так называемого «третьего Рима»), считая себе центром и едва ли не источником Православия…
— Действительно, мы нуждаемся в новом открытии универсальности Православия. Наша национальная идентичность имеет определенную ценность и не должна отвергаться, будучи осмыслена подлинно по-христиански. Но все мы есть члены Единой, Святой, Кафолической и Апостольской Церкви, и потому превыше всех наших национальных привязанностей стоит наша преданность единой Православной Церкви, универсальной Православной вере. Помню, много лет назад, в 70-е годы, я участвовал в Греции в одном конгрессе, и ведущий греческий богослов Иоанн Карамиадис сказал, что мы на самом деле не должны говорить о Греческой Православной Церкви, Русской, Сербской и т. д., но о «Православной Кафолической Церкви в Греции, России, Сербии, Румынии и т. д.».
Универсальность Православия значит намного больше наших национальных предпочтений. Ересь филетизма, осужденная в 1870 г., состоит главным образом в превознесении национального измерения над Православной верой. Мы нуждаемся в намного более глубоком сотрудничестве между Православными Церквами. И я думаю не только об официальном диалоге на высшем уровне (хотя такие встречи и конференции тоже важны), но я считаю, что должно быть намного больше контактов между представителями всей Церкви, — не только между патриархами и митрополитами, но и приходскими священниками, клиром, учеными, мирянами, которые, может быть, и не специализируются на богословии, но занимаются вопросами литературы, искусства, философии. Нам нужно больше международных православных контактов.
Конечно, влияние Православной Церкви на Западе на жизнь общества и на других христиан намного меньше, чем оно должно быть, и причина тому, снова и снова, в том, что мы, православные, не можем сотрудничать друг с другом и не говорим едиными устами. Мы так сильно увлечены внутрицерковной полемикой! Я думаю, мы должны оживить наше понимание православного единства. Не агрессивным способом, против других христиан, но позитивно, свидетельствуя о другом пути, в который мы, православные, веруем и в котором стараемся найти ответы на поднятые выше вопросы, например, вопросы медицинской этики или защиты окружающей среды.
В общем, чтобы нести наше свидетельство в нынешнем секулярном обществе, мы нуждаемся в помощи друг друга, в слышании друг друга через границы наших Церквей.
С владыкой Каллистом беседовали свящ. Андрей Дудченко, диак. Андрей Глущенко, Максим Козуб
Запись сделана 02/07/2004
