Заметка Артёма Рондарева с сайта GlobalRus.ru
Всякий, кто сказал ближнему своему «да тебе скоро помирать», подлежит геенне огненной
Недавно с моей матерью произошел дикий случай.
Надобно прежде всего сказать, что мать моя — женщина совсем не старая. Ей еще и шестидесяти нет, а по виду — так и того меньше. Но однако ж…
Дело было вот как: одна из ее приятельниц пристроила ее лечить недуги к какой-то массажистке. А массажисты у нас, как и большинство прочих специалистов — профиля широчайшего. То есть, какая она массажистка, я не знаю. Может, и хорошая. Но вот то, что она с первого взгляда сообщила моей матери о непорядке с ее кровью — явное превышение размеров компетенции. Но это, опять-таки, присказка пока.
Приятельница, что сосватала матери эту самую проницательную массажистку, иногда одалживала у нее (в смысле — у матери) деньги. И вроде исправно возвращала. Но вот однажды отдала занятые сто долларов, а их не приняли ни в сберкассе, ни в обменнике. Сказали — бумага тонковата, так что, видимо, подделка. Мать моя позвонила своей приятельнице. И та — а она присутствовала при знаменательном разговоре с массажисткой на предмет «плохой крови» — вдруг заявила ей следующее:
— Да у тебя вообще рак крови, — сказала она. — тебе скоро помирать. Зачем тебе деньги?
Ну, мать моя пару дней пила валокордин. Эту, значит, суку я пообещал при удобном случае прибить. Невзирая на возрастные и половые ограничения. Однако за всем за этим стояла куда более серьезная проблема, нежели простое хамство, пусть и переходящее всякие границы.
Проблема, которую любят при удобном случае мусолить депутаты от левой стенки. Называется — отношение к пожилым людям. Проблема выгодная, разговоров, особенно под выборы, насчет этого — до потолка. Обещания. Крики о печальной участи пенсионеров. Ну, вы все эту песню слышали.
Однако вообразите себе такую вещь. Допустим, берется полбюджета нашей страны и жахается в социалку. В частности, в сектор помощи пожилым и пенсионерам. Зажмурьте глаза и представьте: ко всем пенсионерам приставлено по медсестре, каждый пенсионер имеет свой домик, три бесплатные путевки в год хоть в Антарктиду, из крана у него льется святая вода, деньги в чемодане на дом носит инкассатор. Пионеры на улице салютуют бабушкам и втайне мечтают оказаться на их месте. Ну? Похоже на правду?
Да ни шиша.
Пожилые у нас — люди второго сорта. Не в государственном масштабе — в нашем собственном сознании. Начать с того, что пожилыми мы считаем уже тех, кто в других странах полагается вполне активным членом общества. То есть на Западе тоже больше любят здоровых и молодых, но тех, кому за пятьдесят, не выкидывают на помойку. На Западе выходят специальные журналы для пожилых, те, оказавшись на пенсии, немедленно начинают кататься по миру с фотоаппаратом, писать книги, разгадывать тайны пророчеств Нострадамуса, и даже упоминаемая мной прежде группа Pulp исполняет песню «Help The Aged» — не говоря уже о песне «Битлз» «When I? m Sixty-Four».
Впрочем, вы все видели эти кучки людей в бодрых кепках и с обтянутыми кожей лицами на станции метро «Маяковская», когда они мешали вам пройти, потому что стояли, задрав головы к мозаичному самолетику, тыкали в него пальцем и все, как один, хохотали дребезжащим хохотом. Вы полагаете, это деньги? Социалка?
Увы. Такая же точно социалка у нас бы непременно натолкнулась на отечественную экзистенциалку. Проще говоря, на крайне фаталистическое и потребительское отношение к человеческой жизни вообще. Отработал — вали. Можно, конечно, повесить все на большевиков, как на мертвых, с их теорией человека-винтика. А можно вспомнить всех этих бесконечных забытых за печкой в крестьянской избе толстовско-бунинских стариков, можно вспомнить тургеневскую княжну Х., которую Анна Одинцова вывозила к столу, как сейчас выразилась бы молодежь, «для прикола».
Существуют, конечно, обратные варианты — все эти мерзкие старикашки Достоевского, вокруг которых танцуют приживалки с криками «ах ты, наш кормилец», но все они специально оговорены, да и у Достоевского есть Степан Трофимович Верховенский, осмеянный прогрессивной молодежью и выгнанный на пенсию по идеологии — был и такой вариант, в дальнейшем нашедший себе идеальную формулу «скинем с корабля современности…»
Русский человек мало ценит собственную жизнь — иначе стал бы он в массовом порядке пить политуру — и, уж тем более, не представляет, что делать с жизнями людей, уже не способных без посторонней помощи забираться в автобус. Нет, серьезно: он совершенно не понимает, что нужно делать с людьми, от которых ну решительно никакой пользы. Хуже того, он, сам, становясь таким, не понимает, что делать и ему, и с ним, и оттого столько растерянности часто на лицах у стариков — растерянности и злобы на молодежь, которая иногда и не творит-то ничего особенного, просто идет мимо, но идет же, идет сама, она нужна, а я не нужен — так и крутится эта мысль, и так и хочется сообщить молодежи какую-нибудь гадость.
Знаменитое высказывание тещи, которое ныне вставляет «для психологизму» в какую-нибудь бытовую пьесу любой средней руки драматург, звучит так: «Ждете смерти моей!» Нигде, ни в одной стране мира — ни в литературе тамошней, ни в кино, ни в театре — не произносят практически никогда этой фразы пожилые люди. Они могут быть одиноки, они могут печалиться о былой юности — но никто из них не полагает, будто потомки ждут его смерти — потому что потомки — потомками, а у тебя есть собственная жизнь, сколько бы ее ни осталось — всегда можно подстричь газон или, наконец, разучить на раздолбанном фортепиано песенку «It Don? t Mean a Thing If It Ain? t Got That Swing». А если и говорят пожилые герои такую фразу — значит, с большой долей уверенности можно утверждать, что любимый писатель автора, сочинившего подобный персонаж, — Достоевский.
Опять-таки, не буду брать на себя смелость искать причины подобного нашего отношения к жизни: однако, как оно называется — назову. Оно деревенское, это отношение: что проку с человека, если он уже не может ни пахать, ни сеять и только лишним ртом сидит на лавке? Жизнь у нас прилагается к косе или лопате: мы по сю пору — те самые обитатели деревни у подножья горы Нарайяма, которые не могут себе позволить роскошь иметь лишние рты.
В настоящей деревенской жизни у такого отношения есть масса противовесов, там за пожилыми людьми закреплены свои функции, своя значимость. Однако цельность деревенской жизни распалась, осталось только укорененное в сознании и мимоходом брошенное кому-то: «да на что тебе деньги? Ты все равно скоро помрешь».
Честное слово, можно много надсаживаться на предмет повышения пенсий и социальных льгот престарелым. Но все эти повышения и льготы все равно выльются в дополнительную лавку у подъезда: вот вам, старичье, еще одно место для выползания на солнце. Не будет большого проку от льгот и повышений, покуда в сознание наше не войдет несколько простых вещей:
— что всякий человек во все возраста полезен уже тем, что он живет, ибо все, что у человека есть ценного — это его жизнь;
— что умирать раньше смерти — глупо, что глупо смотреть ежедневно на мир пустым взором, не делая ровным счетом ничего, или просто лечь и лежать годы на диване — так умерла моя бабка;
— что если не получается уже жить для других — можно жить и для себя, и нет в этом ничего зазорного, и не нужна никому общественная польза, если ты уже не способен на нее — достаточно того, что ты весел и доволен собой;
— что всякий, кто сказал ближнему своему «да тебе скоро помирать», подлежит геенне огненной, как было написано в одной книге, хоть и не совсем по этому поводу.
И вот когда это идиотское понятие «пользы» исчезнет из наших голов, когда пожилые люди скинут с себя эту убогую форму арестантов-смертников в ожидании приговора, когда они наденут простую, но элегантную одежду знающих себе и миру цену людей, или даже кепку с надписью Adidas — где наша не пропадала, — а публика помоложе перестанет смотреть на них с жалостью, когда все мы поймем, что мы уже выжили и теперь можно позволить себе роскошь просто жить — тогда, возможно, что-то изменится вокруг и наладится немного. Потому что люди перестанут бояться старости. У них пропадет отрицательный стимул. И появится если не ощущение счастья — Бог его знает, есть ли оно, — то уж точно ощущение покоя.
А деньги — деньги, конечно, нужны. Целевые вклады, накопительные сбережения. Пес их знает. Я тут ничего не понимаю. И говорю — о другом. О чем-то более важном, чем деньги.
Не об уважении к старости, нет. А о равном отношении к пожилым и молодым людям. К чему привело наше уважение, могут наблюдать все. Да и унизительно оно: приговоренным к казни в последний день тоже давали жрать от пуза и обращались с ними с подчеркнутым уважением.
Никто не приговорен к казни, пока он жив. Ну, или все мы — в равной степени.
Вот этого-то мы и не понимаем.
17.06.2004
Артём Рондарев
GlobalRus.ru
Запись сделана 17/06/2004
