Домашняя страница: сайты, записная книжка и фотоальбом

Язык учености

Заметка Максима Соколова из журнала «Эксперт»


Хрестоматийное замечание М. В. Ломоносова: «Карл Пятый, римский император, говаривал, что гишпанским языком с Богом, французским — с друзьями, немецким с неприятелем, италианским — с женским полом говорить прилично. Но если бы он российскому языку искусен был, то, конечно, к тому присовокупил бы, что им со всеми оными говорить пристойно, ибо нашел бы в нем великолепие гишпанского, живость французского, крепость немецкого, нежность италианского, сверх того богатство и сильную в изображениях краткость греческого и латинского языков» — спустя два с половиной века удивляет тем, что в подробном перечислении вовсе отсутствует язык аглицкий, который сегодня уверенно идет не то что к главенству, но даже и к безраздельному господству в науке и высшей школе. За столь исторически краткое время такие большие перемены.

Эффективность, этот бог века сего, выражающаяся в рейтингах вузов и в научных рейтингах, так неблагосклонна к русской науке и высшей школе отчасти еще и потому, что все эти рейтинги полностью англизированы. Университеты ранжируются таким образом, что заведения, где преподавание происходит по-английски, имеют явное преимущество перед прочими. Что и объясняет тот удивительный перекос, когда европейские (и не только российские, и не только восточноевропейские) университеты со славной многовековой историей либо вообще не входят в первые 200, либо занимают место в самом хвосте, тогда как наверху оказываются университеты англосаксонского мира — в том числе и весьма малоизвестные. Дело может объясняться не только гибелью Европы, но и моноязычностью рейтинга. Высшая школа должна говорить по-английски и только по-английски — или ее не существует. То же и с индексами цитируемости.

На первый взгляд такое положение дел, может быть, представляет известные трудности для людей, недостаточно способных к английскому языку (хотя при такой неспособности зачем же и наукой заниматься?), но в принципе является отражением очень давней и почтенной традиции. Возьмем время зарождения университетов в Европе и целые века последующей университетской традиции — латынь была языком учености от Испании до Польши и от Южной Италии до Ирландии. Именно это обеспечивало универсальность этой традиции, послужив подножием ученого интернационала. Сейчас — времена меняются — всеобщим языком учености стал английский, и что же в этом плохого?

Проблема в том, что со Средних веков прошло довольного много времени, и за этот срок возник такой феномен, как литературные национальные языки, в XIV в. по большей части отсутствовавшие. Расцвету национальных языков, сумевших потеснить латынь из сфер, где прежде она господствовала безраздельно, хотя и не в первую, но далеко и не в последнюю очередь способствовало то, что на этих языках стало возможным выражать богатые и тонкие смыслы, включая смыслы ученые. Конечно, первичной при становлении литературного языка является государственная надобность; как давно замечено, литературный язык — это диалект с армией и флотом, но довольно быстро, а порой синхронно наряду с армией и флотом появлялась национальная словесность и национальная наука с высшей школой.

Сам-то человеческий язык древнее и письменности, и литературного канона и при этом как-то удовлетворял коммуникативные надобности людей, да и сейчас в каком-нибудь селении или стойбище вполне удовлетворяет. Но литературный язык обладает большим богатством, позволяющим обсуждать больший круг смыслов, нежели то возможно на варварских наречиях. В уповании — вполне сбывшемся — на эту достойную будущность и было сказано: «И для того нет сумнения, чтобы российское слово не могло приведено быть в такое совершенство, каковому в других удивляемся».

Но функция формирует орган — и к языку это тоже относится. Когда язык учености и высшей школы один-единственный и при этом чужой, уменьшается — за ненадобностью — богатство своего, и он предсказуемо деградирует до состояния наречия; попытки же ученых бесед ведутся на дивной смеси английского с нижегородским. Общее же понижение статуса национального языка тем более стимулирует к ведению ученых бесед на чужой латыни, что дополнительно ускоряет варваризацию.

Которая и вообще в любом случае есть зло, в нашем же случае зло сугубое, поскольку в силу известных неблагоприятных исторических обстоятельств в русском языке был прерван процесс осмысления общественных реалий и выработки адекватного языка для их описания. «Кейсы», «компетенции», «дорожные карты», «мягкие силы» и тому подобный словесный сор вызывает раздражение не только своей уродливостью — хотя и ею тоже. Они нарочито подчеркивают нашу безъязыкость и зияние пустоты на месте совершенного российского слова.

Собственно, хватило бы и этого, чтобы усомниться в безусловной благостности языковой унификации, но ведь и почтенная аналогия с серебряной латынью Средневековья, вместо которой ныне выступает английский, не совсем точна. Латынь — мертвый язык, которым она была еще при зарождении европейской науки и не стала живее в вестфальскую эпоху. Но это значит, что ни один субъект политики не приобретал того важного преимущества, которое заключалось в том, что его природный язык был в то же время и общеобязательным, универсальным. Тем более мощный политический субъект, власть которого и без дополнительного языкового преимущества, позволяющего производить смысловой диктат, близка к безраздельной, а с этим преимуществом она еще более умножается.

Довольно много сказано о долларе и значении всемирного сеньоража, что же говорить о такой картине, когда сеньораж денежный укрепляется сеньоражем языковым и смысловым. Тут поэтическое «И мы сохраним тебя, русская (французская, немецкая, итальянская etc.) речь, великое русское (французское etc.) слово» приобретает сугубо практический смысл.

02.09.2013

Максим Соколов
Журнал «Эксперт»

P.S. Другие заметки Максима Соколова на этом сайте (в хронологическом порядке)


Запись сделана 02/09/2013

Навигация по записной книжке:

Поиск по сайту

Навигация по сайту: